«Произвол — нормальное состояние нашей системы правосудия»: правозащитник Дмитрий Захватов

В четвёртом выпуске подкаста мы поговорили с адвокатом Дмитрием Захватовым о правоохранительной системе, какие ошибки власти допустили при её создании и почему российский аналог ФБР не работает.

Марина, ведущая подкаста: Вы учились на адвоката, а в итоге вам приходилось вывозить людей из России, забирать у них телефоны, чтобы их не нашли по этому телефону, который отслеживается; отправлять их куда то в леса; ругаться с полицейскими. Готовы ли вы были к такому? Чего вы ожидали от работы адвокатом и как это соотнеслось с реальностью?

Дмитрий Захватов: Когда я шел в адвокатуру, я знал, что будет очень тяжело. Я знал, что наша правоохранительная система работает очень плохо. Очень плохо работают суды и не выполняют свои обязанности должным образом. Я знал, что у нас практически отсутствует прокуратура. То есть она есть как некий декоративный орган.

Когда я начал работать адвокатом в 2017 году все было плохо, но не было катастрофически плохо, как сейчас. Все-таки не было такой цензуры, и поэтому органы правопорядка не были задействованы в таком огромном количестве репрессий, которые мы наблюдаем сегодня. В целом то, что я ожидал увидеть, совпало с моими представлениями о том, с чем придется столкнуться в процессе работы. Поэтому не могу сказать, что я был очень сильно удивлен.

Марина: А как вообще готовят к такому? Как вывозить людей ведь не учат адвокатов.

Дмитрий Захватов: Просто берете и делаете. Основываясь на тех знаниях, которые у вас есть. То, что вы знаете, как работает система и знаете, как её обойти тогда, когда человеку нужно.

Марина: Были ли какие-то ситуации, которые вас удивили? Когда ожидания были одни, а реальность оказалась другой и возникло какое-то несоответствие.

Дмитрий Захватов: В нашей работе несоответствие всегда связано с тем, когда органы правопорядка и суды ведут себя так, как они должны себя вести. Вот здесь, конечно, адвокаты очень сильно удивляются, когда они получают какое-то позитивное решение, когда они, возможно, даже получают прекращение уголовного дела. Вот это является удивительным. А произвол и беззаконие это такое нормальное состояние нашей системы правосудия, нашей полиции, Следственного комитета, ФСБ, прокуратуры. Поэтому, произволу мы не удивляемся, потому что сталкиваемся с ним каждый день. А когда мы видим, что происходит нечто законное и справедливое, вот это вызывает, действительно, очень серьезное удивление. И в моей практике были такие случаи, когда неожиданно прекращались уголовные дела. Произвол уже давно удивления не вызывают.

Марина: А почему они прекращались?

Дмитрий Захватов: Они прекращались, потому что получалось, как это ни странно, по воле случая нарваться на приличного человека в этой системе. В ряде случаев это была полиция. В ряде случаев это были суды, кассационной инстанция, как правило, в ряде случаев это был Следственный комитет.

Марина: Как складывалась правоохранительная система? Это чья-то сознательная идея или она сложилась сама собой, как самострой?

Дмитрий Захватов: Наша правоохранительная система, она берет свое начало и уходит своими корнями в тоталитарное прошлое Советского Союза. В 90-е годы она не была должным образом реформирована. Свойством любого тоталитаризма правого, левого, какого угодно всегда будет одна вещь, которая присуща любому тоталитарному или авторитарному режиму — это централизация. Когда у вас на всю большую страну функционирует одна единая централизованная служба, которая подчиняется только руководству, которое находится в столице и выполняет определенные возложенные на нее функции, которые абсолютно не обязательно должны быть связаны с репрессиями. Такая централизация нужна для контроля и подавления общества, недопущения беспорядков и общественных возмущений.

В Советском Союзе действовала централизованная система Министерства внутренних дел, которая полностью перекочевала по структуре управления в ту систему внутренних дел, которую мы имеем на сегодняшний день в России и унаследовала таким образом, все баги, о которых мы с вами говорим. Проблема заключается в том, что для того, чтобы правильно настроить работу того или иного правоохранительного подразделения, вам нужно ответить на три главных вопроса: кому это подразделение подчиняется? кому это подразделение подотчетно? чем это подразделение занимается?

Если вы попробуете ответить на эти три вопроса по отношению к МВД, то ответы будут такие: МВД подчиняется министру Колокольцеву, ему же подотчетно, то есть централизованное управление, и занимается охраной правопорядка. Здесь возникает очень большая проблема в том, что вы должны каким-то образом этой системой управлять. Это означает, что вы должны расставлять территориальные подразделения МВД. Находясь в Москве, вы должны ставить им определенные задачи и определенную систему отчетности. И вот здесь у вас возникает палочная система.

Палочная система — это такая система, которая подразумевает, что сотрудник полиции в течение определенного периода, как правило за год, должен раскрыть определенное количество преступлений по каким-то определенным статьям. Если на территории сотрудника преступления по данным статьям не совершаются, значит сотрудник должен его придумать. В противном случае у сотрудника будет негативная отчетность, и его либо депремируют, либо накажут его начальство. Как можно заметить, к интересам граждан, которые проживают на этой территории, интересы такой службы такой будут не соответствовать. То есть задачи будут ставиться без учета мнения населения относительно работы этого подразделения полиции. От этого берут свое начало абсолютно все беды, которые мы имеем сегодня.

Если говорить именно о полиции, то картина обширнее, потому что полиция не существует сама по себе. Она является лишь частью органов, которые осуществляют охрану правопорядка и систему правосудия. Практически во всех странах, где авторитарный или тоталитарный режим менялся на демократический, новые власти исходили из того, что для повышения эффективности правоохранительных служб, их необходимо децентрализовать.

В первую очередь децентрализация всегда подвергалась именно полиция. И во всех демократических правопорядках достаточно устоявшихся и в полной мере реформированных, вы не найдете такого явления, как центральный подчиненный орган внутренних дел. Скорее всего это будет местная полиция, которая будет подчиняться исключительно муниципалитету. Но необязательно будет из этого же муниципалитета финансироваться. И тогда получается, что полицейское муниципальное управление подотчетно не какому-то дяденьке, который сидит в столице, а гражданам, которые проживают на этой территории.

И тогда, если полиция ведет себя недостаточно корректно по отношению к гражданам, то рычагом воздействия общества на сотрудников полиции являются свободные выборы, потому что граждане просто могут выбрать того кандидата главой муниципалитета, который поставит своей предвыборной задачей, разобраться с тем, что происходит в местном полицейском управлении. И все, вопрос решается очень просто. Бывает комбинированная [система] еще связанная с финансированием. В идеале, конечно, полиция должна финансироваться из местного бюджета.

Иногда так не получается, как это, например, произошло в послевоенной Японии. Там первоначально была полицейская реформа проведена классическим способом под руководством союзников, которые ее оккупировали. Децентрализация с учетом того, что финансироваться полиция в префектурах будут непосредственно самими префектурами.

Но послевоенная Япония не потянула такую структуру просто потому, что некоторые префектуры не смогли в должной мере финансировать полицию. Полиция — это дело дорогое, оно и должно стоить дорого, потому что в противном случае не получится сделать качественное полицейское обслуживание. Тогда в Японии была внедрена другая система, когда полиция, тем не менее, подчинялась префектурам, но финансировалась из федерального центра. Поэтому все беды они всегда от централизации.

Марина: Децентрализованная система же тоже может иметь минусы. Если в каком-то муниципалитете власть захватят какие-нибудь не очень порядочные люди, как в станице Кущевская, например. Или, например, штат Техас, который решил отменить аборты. В целом это все равно будет лучше, чем централизованная система?

Дмитрий Захватов: Да, вы абсолютно правы. В своем предыдущем спиче я рассказал именно про полицию. Конечно же, в демократических правопорядках, помимо классических полицейских подразделений, существуют и централизованные подразделения. Самый простой пример, в США есть полиция местная, и есть ФБР (Федеральная бюро расследований). У них четко разграничены компетенции, они практически не пересекаются, каждый занимается своим делом.

Есть реестр преступлений, которые относятся к каждому ведомству. Если это федеральное преступление, то за дело берется ФБР. Если это преступление по местному законодательству, то им занимаются местные органы правопорядка. И тогда, если кто-то в муниципалитете хочет незаконно узурпировать власть, отменить выборы и назначить себя пожизненным диктатором этого муниципалитета или просто тратит на свою жизнь больше денег, чем он задекларировал, то в дело вступают уже федеральные централизованные ведомства, которые разбираются в этой ситуации. Их полномочия четко разграничены.

По сути, идея Следственного комитета, если бы она была правильно внедрена в начале 10х годов, заключалась в том, что есть просто ряд преступлений, которые должна расследовать отдельная от полиции служба.

Раньше этим занималась прокуратура, но прокуратура это все-таки больше орган, который должен заниматься вопросами правосудия непосредственно в судах. Идея Следственного комитета выглядела более менее похоже как раз на это разделение полномочий. Как между полицией и ФБР в США. С одной стороны проблема заключается в том, что полиция не была децентрализована. С другой стороны, в нашем правоприменении есть такие рудиментарные институты, как институт следствия. Этим, кстати, страдает не только Россия, но и ряд демократических правопорядков, таких как Украина или страны Балтии.

Поэтому выделение Следственного комитета в отдельный такой орган не привело ни к какому ожидаемому результату, и получилось то, что получилось. Ну, плюс ко всему у нас еще, как вы знаете, практически отсутствующий суд.

Марина: Давайте попробуем вернуться к Следственному комитету. Мы как-то говорили о Следственном комитете и о том, что его идея была в создании одной централизованной системы и другой ее контролирующей. Какие тут были ожидания и реальность? Почему не сработала идея Следственного комитета? Что он должен был делать по идее, и что он в итоге делает не так?

Дмитрий Захватов: Просто нужно было вывести часть преступлений, в первую очередь, связанных с коррупцией из под прокуратуры для того, чтобы разделить компетенции. Для того, чтобы один орган правоприменения контролировался другим органом правоприменения. Идея была в этом, но дальше все застопорилось, потому что у нас еще есть ФСБ. ФСБ — это орган, который занимается всем. Там есть и оперативная служба, и следственное дело.

Самое страшное и плохое это то, что у них есть институт кураторства. Они, по сути дела, устанавливают свой контроль над всеми этими службами: судом, Следственным комитетом, прокуратурой и полицией. Когда говорят, что власть в стране захвачена ФСБ, имеется в виду именно этот институт кураторства, когда руководителем той или иной службы, может быть, просто прикомандированный сотрудник ФСБ.

Таким образом ФСБ вмешивается в работу всех правоохранительных служб. А залогом успешной работы правоохранительной системы является в том числе разделение компетенции. И поэтому идея была изначально обречена на провал. Потому что когда у вас все корректируется с учетом мнения каких-то других ведомств, которые, в общем, к вашей работе непосредственно не имеют ни малейшего отношения, возникает проблема.

Марина: Получается, что централизация как раз главная проблема. Она не дает принимать какие-то самостоятельных решений.

Дмитрий Захватов: Конечно. Как я сказал в самом начале, главной бедой всегда является централизация. Орган должен быть компактный, маленький, и у него должна быть очень ограниченная компетенция. Как только вы расширяете эту компетенцию, вы получаете проблему, потому что у вас растет аппарат. Когда у вас растет аппарат, вам тяжело контролировать действия сотрудника. Тяжело выставлять правильную систему мотивации для того, чтобы не возникала пресловутая палочная система.

Марина: А после начала войны что-то изменилось в работе правоохранительной системы?

Дмитрий Захватов: С точки зрения структуры, пожалуй нет, кроме того, что Путин подписал указ, по-моему, в ноябре 2022 года о том, что штатную численность МВД необходимо увеличить еще на пару сотен человек. Это означает, что на исполнение будет поставлено больше палок, следовательно, будет больше произвола по отношению к гражданам. Если раньше никому не могла прийти в голову ситуация, что человека за запуск воздушных шариков будут сажать в СИЗО, то сейчас это возможно.

Марина: А с точки зрения не какой-то структуры, а поведения полицейских. Стали ли они жестче себя вести с активистами или просто задержанными. Или ничего не изменилось? Я слышала теорию, что полицейские стали стараться показать, что они нужны в обществе, чтобы их не сократили, не отправили на войну. На сколько это может быть правдой?

Дмитрий Захватов: В целом поведение сотрудников после начала войны не изменилось. Они как были абсолютно бесконтрольны со стороны общества, со стороны судов и со стороны тех служб, которые их контролируют вроде прокуратуры, так они и остались бесконтрольны. Когда я говорю слово бесконтрольный, я имею ввиду чрезмерное насилие, фабрикацию дел в отношении граждан. Несмотря на то, что полиция страшно коррумпирована, за коррупцией в полиции стараются следить. Они следят, чтобы коррупция не пересекала неприемлемых для власти рамок. Но проблема же заключается в бесконтрольности.

В нормальных демократических юрисдикциях, если мы говорим про процессуальную составляющую, контроль за деятельностью полиции осуществляет суд. Полицейский задержал человека, обвинил его, передал его дело в прокуратуру. Прокуратура возбудила в суде уголовное дело. Дальше суд разбирается в этом деле и если суд понимает, что материалов недостаточно, не доказана вина или отсутствует состав преступления, тогда дело прекращается. Человек выходит на свободу, получает возможность требовать компенсацию за свое незаконное лишение свободы, если таковое имело место быть. Если лишения свободы не было, ну, тогда чуть меньше компенсацию или вообще без компенсации.

В России и в авторитарных правопорядках так не происходит. В России вопрос виновности решается в тот момент, когда сотрудник полиции возбуждает уголовное дело или составляет протокол об административном правонарушении. Вопрос виновности решается в этот момент. Если в отношении вас возбудили уголовное дело, значит вы виновны.

Если по исходу этого уголовного дела, каким-то образом оно будет неожиданно прекращено, здесь просто нужно удивляться и говорить: «Вау, как странно!». Обычно все привыкли к другому исходу. Поэтому говорить о том, что работа полиции сильно изменилась не стоит. Вектор движения все тот же. Просто репрессивность увеличилась по той простой причине, что было введено больше репрессивных, цензурных статей, в том числе антивоенных. Поскольку эти статьи отнесены к ведению полиции по большей части, то мы наблюдаем повышенную репрессивность в связи с тем, что в руки полицейских попали дополнительные репрессивные инструменты, как я их называю, потому что назвать это законом у меня язык не поворачивается.

Марина: Полицейские сами понимают как им применять эти репрессивные инструменты или им дают указания свыше? Про сталинские репрессии мы, например, знаем, что сверху спускали конкретные цифры: сколько нужно посадить, из каких областей. А как сейчас полиция понимает сколько нужно людей привлечь по новой статье о дискредитации армии? Потому что все-таки очень много людей ВКонтакте пишут, что они плохо относятся к армии, действующей власти, но не всех из них сажают. Как полицейские понимают, что нужно уже не по старым статьям «работать», а по новому УК, и в каком количестве.

Дмитрий Захватов: «Палочная» система берет свое начало от планов репрессий в СССР, которые ставились в сталинское время и потом спускались вниз по разнарядке в различные части и области административно-территориальной единицы СССР и там исполнялись. При чем занимались этим специально созданные тройки, которые к общей системе правосудия отношения никакого не имели. Было разграничение политических карательных органов от общеуголовных.

В целом «палочная» практика, когда вы ставите задачу набрать какое-то определенное количество «палок» по какой-то статье, идет оттуда. Поэтому, когда мы наблюдаем, что человека задержали в метро за то, что он там читал украинскую книжку на украинском языке, и в отношении него составили протокол о дискредитации, то вот это явление обусловлено тем, что полицейским действительно выдаются указания на то, чтобы в месяц или в год, или в полгода они должны составить какое-то определенное количество протоколов по дискредитации.

Причем самое интересное, что одно и то же действие может порождать абсолютно разные юридические последствия. Вы можете выйти в пикет, например, вдвоем и, можете быть привлечены по статье о нарушении правил и порядка проведения публичного мероприятия. А можете быть привлечены к ответственности за дискредитацию. Потому что ни одна, ни другая норма не являются в достаточной степени определенными.

Поэтому эта неопределенность норм рождает возможность для произвольного правоприменения. Хочу такой протокол составлю, хочу другой протокол составлю. А контролируется это лишь со стороны руководства полиции: указанием сотрудникам, чтобы они в тот или иной период времени составляли те или иные протоколы в качестве плана. Поэтому да, вы абсолютно правы, эта история идет оттуда.

Марина: А вы рассчитываете или, может быть, надеетесь лично увидеть, как будет меняться эта система? Считайте ли вы реформы после войны или после смены режима реальной возможностью? И что бы вы хотели увидеть тоже, какое есть ожидание и на какую реальность вы рассчитываете? Какие-нибудь хорошие или плохие варианты?

Дмитрий Захватов: Нужно понимать, что если бы я в это не верил, что позитивные изменения возможны, я бы, наверное, просто этим не занимался. Потому что я действительно очень сильно вовлечен эмоционально во всю эту историю.

У меня есть мечта. Я хочу, чтобы такие слова, как мент, мусор и прочее уничижительные названия по отношению к полицейским ушли из нашего оборота. Чтобы все-таки репутация органов правопорядка в обществе была восстановлена. Чтобы вы не переходили на другую сторону дороги, когда в вашу сторону идет сотрудник полиции, как принято у нас в России. Чтобы вы понимали, что человек несет безопасность, что к нему можно обратиться в случае, если вам понадобится помощь. Если в нашей стране такое произойдет, то нас всех можно будет очень сильно поздравить. Для того, чтобы это произошло, конечно же в первую очередь должна поменяться власть. Потому что те люди, те элиты, которые находятся сейчас у власти, они не заинтересованы ни в каких реформах.

Они наоборот пытаются утащить общество в какие-то махровые 70-е годы или 60-е, а то и хуже. Потому что даже в 70-е и 60-е годы не было таких репрессий, как сейчас происходит в России. Они хотят держать всю полноту власти только в своих руках и не давать субъектам правоприменения право выносить каких-то самостоятельных решений, руководствуясь своими знаниями и своей совестью. В результате страдают не только граждане. Как это ни странно, страдают даже и сами полицейские. Потому что им приходится очень часто идти наперерез своей совести, когда они знают, что человек не совершал ничего постыдного. Но исходя из этой палочной логики, они вынуждены его привлекать к ответственности. В нашем случае они будут наказаны за невыполнение плана. Бороться с этими проявлениями [будет] новая демократическая власть, если она состоится, а я уверен, что она состоится, этому есть, как это ни странно, все предпосылки.

Ночь темнее всего перед рассветом, как мы знаем. Решить эту проблему можно. Причем самое интересное, что решается это достаточно быстро. Посмотрите на Украину, которая в течение восьми лет после Майдана проводила очень успешные реформы, которые были затруднены и кремлёвской политикой, и войной, которая длится восемь лет. Тем не менее они смогли реформировать органы управления государством таким образом, чтобы превратиться в более менее нормальную демократическую страну. Там есть свои, конечно же, проблемы, как везде. Такие как, например, коррупция. Но политическая воля как властных элит, так и общества направлена на то, чтобы эти проблемы преодолеть. Я уверен, что нас ждет все то же самое. И залогом к тому, чтобы Россия стала демократией являются реформы. И так было всегда.

Первое, что необходимо реформировать, это те органы и структуры, неаккуратное обращение с которыми ведет обратно в этот темный махровый тоталитаризм. То есть реформировать органы правопорядка. Те люди, которые применяли вот это репрессивное законодательство, конечно же, не должны работать в органах правопорядка.

Более того, я считаю, что они должны быть привлечены к ответственности за все, что они сделали. То есть должно произойти очищение власти от тех элементов, которые были проводниками репрессий. Необходима децентрализация, необходима переаттестация сотрудников и вообще изменения процессуального законодательства. Нужно избавиться от большого количества рудиментов, которые мы унаследовали из вот этой вот советской системы, такой, как институт следствия.

Нужно сократить численность органов правопорядка. Вы знаете, у нас сейчас в полиции сложилась парадоксальная история. Те патрульные, которые, например, осуществляют патрулирование улиц, задерживают правонарушителя. И дальше они не самостоятельно производят оформление этого правонарушения, а тащат этого человека к отдельному сотруднику, который называется ИАЗ (Отдел исполнения административного законодательства). Тот составляет административные материалы, хотя его не было на месте совершения правонарушения. Дальше этот материал попадает в суд. При этом и у патрульного сотрудника, и у сотрудника, который исполнитель, примерно одинаковая зарплата.

Вопрос: Зачем их так много? Почему нельзя сократить эту численность штатную с тем, чтобы полицейский каждый был профессионалом. Высоким профессионалом в своем деле, связанным с охраной правопорядка. Чтобы он мог не только хватать людей на улицах, но и осуществлять также и оформление.

То есть сокращение штатной численности, децентрализация, переобучение сотрудников. Если говорить о полиции, то, наверное, это приведет к искомому результату. Конечно же, нужно реформировать институт следствия. Потому что институт следствие это такой институт уголовного процесса, который очень много влечет за собой нагромождений в процессуальном законодательстве.

Как сейчас выглядит уголовный процесс в обычном преступлении, в уголовном? Человек совершает преступление. Его, как правило, хватают оперативные сотрудники, берут с него первичные объяснения. Руководитель этих оперативных сотрудников имеет право назначать заключения специалистов. После этого все попадает следователю. И следователь все то же самое делает по второму кругу. Смысла от этого никакого нет, если говорить о полиции. Смысл был заложен в этой идее следствия такой, что следователь вроде как должен проверить за этими оперативными сотрудниками насколько хорошо они сделали работу. Но это только на бумаге. Де факто следователь не может и не обладает никакой возможностью проверять работу оперативных сотрудников. Потому что следователь находится в том же самом отделе полиции, в котором работают эти оперативные сотрудники. И в этом смысле он лишен возможности подлежащий проверке. Потому что не будет же он закладывать своих коллег, которые работают с ним в одном здании.

По большому счету [сотрудники] управляются одними и теми же людьми. Вот чтобы убрать эту ненужную абсолютно прокладку институт следствия также должен быть реформирован и всю первичную работу должны делать непосредственно сами оперативные сотрудники. Которые опять таки должны обладать знаниями в области уголовного процесса для того, чтобы качественно делать свою работу от начала и до конца. После чего передавать ее уже в те органы, которые должны в дальнейшем осуществлять производство по этому делу.

Марина: По-моему мы наконец дошли до конструкции, которая все объясняет. Я хотела вас спросить, пока вы рассказывали по сути, про люстрации. Про то, что нужно привлекать к ответственности тех, кто сейчас применяет репрессивные законодательства. У меня появился вопрос: хватит ли тогда вообще людей, кому работать? И вы тут же на него ответили, когда сказали, что людей наоборот слишком много. Надо их и сокращать, и повышать компетенции.

Дмитрий Захватов: Давайте приведу вам просто цифры. В Беларуси по разным подсчетам, от 1500до 5000 политзаключенных. А знаете сколько сотрудников полиции приходится на 100 000 населения Беларуси? 850 человек. Это было на 2018 год, сейчас, может быть, еще больше. В России на 2016 год или 2018, не помню точно откуда бралась цифра, было около 200 политзаключенных. И количество сотрудников на 100 000 населения составляло 640 с чем-то человек.

В Польше или в Германии эти цифры на порядок меньше. То есть там численность полиции составляет порядка 250 или 300 человек на 100 000 населения. И поэтому там не возникает такое количество большое злоупотреблений. Плюс еще, если говорить о цифрах, полиция ведь очень сильно перегружена всякими глупостями. Даже если мы сейчас не будем трогать вопросы, связанные с политическими репрессиями. Здесь, я думаю, и так всем понятно, что эта работа все равно занимает какое-то определенное время. Которое тратится на составление документов, на какие-то оперативные мероприятия, определенные для того, чтобы человека репрессировать. Потому что вы не просто сажаете его в столыпин (прим. — столыпинский вагон) и отправляете в Сибирь. Вы все равно должны составить какое-то достаточно большое количество разных всяческих документов.

Если вы уберете из полиции вот эту политико-репрессивную часть работы, вы уже существенным образом сократите, разгрузите эти полицейские управления, которые действуют на сегодняшний день. Но если даже не трогать вопросы, связанные с политическими репрессиями, то порядка 80 или 85% всех уголовных дел, которые сейчас находятся на рассмотрении судов в Российской Федерации, это [дела] связанные с наркотиками.

Это история про то, как один мальчик купил у второго мальчика или девочки какое-то небольшое, мизерное количество наркотика, и поэтому необходимо предпринимать меры реагирования. Кто сказал, что нужно эти меры предпринимать? Если если речь не идет о каких-то существенных партиях. Этого нигде нет в мире. То есть ни в одной правоохранительной системе в демократической стране нет такого пристального отношения к проблеме, связанной с наркотрафиком. Крупными партиями, разумеется, занимаются.

Правильно делают, потому что это опасно, это влияет на здоровье населения. Но правоохранительная деятельность это как, знаете как правозащита в некотором смысле. Потому что всегда приходится выбирать, на что вы будете тратить свои ресурсы, и на что необходимо обратить более пристальное внимание для достижения тех целей, ради которых вы работаете. А в правоохранительной деятельности, в нормальной я имею в виду, а не в нашей российской, целями деятельности являются служба общения и поддержания преступности на социально приемлемых рамках.

Если у вас происходит большое количество, например, насильственных преступлений или существенное количество краж, а вы вместо того, чтобы заниматься насильственными преступлениями или как у нас, например, вопросами, связанными с домашним насилием, очень распространено в России, причем не только в депрессивных регионах.

Если вместо этого вы бегаете за людьми, которые покупают какое-то небольшие количество наркотиков для личного потребления и заняты только серийным производством этих уголовных дел, то в этом отношении вашу работу нельзя назвать успешной. Потому что от того, что тот или иной человек приобретет какое-то небольшое количество наркотиков никто не пострадает. Но вы потратите свое время, которое как правоохранители вы могли бы потратить на ситуацию, которая требует более пристального внимания, где может быть потенциальная жертва.

Марина: Отказаться от каких то задач?

Дмитрий Захватов: Да, вы можете просто сократить задачи, увеличить этот порог, после которого возможно возбуждение дела за хранение наркотиков. И в этом случае вы очень сильно разгрузите органы правопорядка. И тогда их можно перенастроить на то, чтобы они занимались теми вопросами, которыми действительно стоит заниматься. Например, вопросами домашнего насилия и ситуации, где в принципе могут появиться жертвы.

Марина: Хотелось уточнить почему именно наркотики? Только ли потому что это проще? Потому что если задача их просто занять, то можно же и занять их чем-то полезным, например, проблемами домашнего насилия. Но как я понимаю проще ловить тех, кто купил небольшие порции и вот полицейские вроде как заняты. А если что их могут на политзаключенных переключить, или на то, что государству понадобится.

Дмитрий Захватов: Почему у них такое пристальное внимание к наркотикам в настоящий момент? Во первых, потому что это бизнес. Вообще, авторитарные и тоталитарные режимы славятся достаточно высоким уровнем стерильности преступности. То есть преступность в таких обществах, как правило, очень снижена. Почему? Потому что есть огромный силовой аппарат, который постоянно следит за тобой, постоянно хочет с тобой что-то сделать.

Поэтому люди постоянно находятся в напряжении, и поэтому они совершают меньше преступлений. Силовой аппарат этот он же еще существует для монополии на определенные вещи. Поэтому наркотики это бизнес. И мне известно несколько случаев, да, это вообще притча во языцех (прим. — предмет всеобщих разговоров) о том, что в основе своей наркотиками торгуют не рэпер Моргенштерн, а те самые правоохранительные органы. Потому что эти наркотики нужно где-то произвести, их нужно как-то перевезти, каким-то образом сбывать.

Очень часто в этом задействованы сами силовики. С другой стороны, производство по таким делам это очень просто. Это абсолютно шаблонно история. Как в протоколах об административных правонарушениях в отношении митингующих, списанных под копирку. Вот точно также осуществляется производство по уголовным делам, связанным с незаконным сбытом или хранением наркотиков. Просто меняются фамилии в шаблонных процессуальных документах и меняется вес и наименование самого вещества. Я сейчас, конечно, утрирую.

Все немножечко сложнее. Но в целом вы должны понимать, что эти дела абсолютно шаблонны, не требуют никакого интеллектуального усилия, связанного с расследованием. Опять таки есть и преступления, связанные с незаконным оборотом наркотиков. Очень часто благодаря вот этому очень сниженному порогу, после которого может быть возбуждено дело, они, как правило, все являются тяжкими. И поэтому получается «палка». Вот именно по этой самой причине и такое большое внимание полиция на сегодняшний день уделяет во всех смыслах наркотикам.