«Я до сих пор чувствую жуткую едкую боль в груди». Интервью с Сашей Поповой — о том, как заниматься активизмом в России, и каково это — быть женой политзека
Саша Попова — активистка, которая защищает права политзаключённых. До 24 февраля 2022 года она постоянно участвовала в митингах и стояла в пикетах в поддержку арестованных по политически мотивированным делам.
Недавно она вышла замуж за человека, который сидит как раз по такому делу — за поэта Артёма Камардина. В СИЗО он находится как обвиняемый по двум статьям: о «разжигании ненависти» по отношению к ополченцам ЛДНР и «призыв не брать повестки в военкомат» — 25 сентября он прочитал на «Маяковских чтениях» стихотворение «Убей меня, ополченец».
26 сентября в квартиру, где жили Саша Попова, Артем Камардин и их общий друг, пришли с обыском бойцы спецназа. Сейчас у активистки на полках в её комнате стоит фотография мужа: в очках, бритого налысо и показывающего сердечко руками — снимок сделан уже в период его заключения под стражей.
Avtozak LIVE поговорил с Сашей Поповой об активизме в России до войны и сейчас, «Маяковском деле» и о том, что делать, если твоего близкого человека арестовали по политически мотивированному делу.
Панки, дело «Сети», Азар
Как давно ты занимаешься активизмом?
С 2019 года, когда было дело Голунова. А интересоваться политикой я начала лет в 15, наверное. Я еще и росла в панковских кругах. Я родилась на севере и жила там до 16 лет, [пока не переехала в Москву]. С этого возраста, собственно, я попала в тусовку полуполитических ребят субкультурщиков.
Почему?
Я всегда тянулась к обществу, где уважают права. К тому же, у меня было достаточно тяжелое детство с военным воспитанием. У матери с отчимом было две дочери и я — старшая и неродная. Поэтому я всегда больше всех огребала. Плюс он (отчим — прим. ред.) бывший военный, поэтому совсем было жестко. До 10-11 лет думала, что все дети стоят на гречке.
Я рано столкнулась с обысками, например, и рано столкнулась с тяжело больными людьми. У меня мама болела онкологией. Отчима судили за экономические преступления — мошенничество в особо крупном размере. Раньше у нас была автомобильная фирма. Однажды ночью приставы нас просто выселили из квартиры, а в семье было три несовершеннолетних ребенка. Позже я уже изучила, как вообще это процессуально должно выглядеть, и поняла, что они не имели права выселять из единственного жилья многодетную семью. Именно после этих событий я особенно жестко озлобилась на государство, хотя я понимала, что во всем отчим виноват. Спасибо ему за множество травм, с которыми приходится разбираться до сих пор.
Кто тебя вдохновлял в тот период твоей жизни?
Сложно сказать, потому что я и не думала, что проживу долго. В раннем детстве слушала песни группы Lumen и других музыкантов тех лет. На самом деле, лет в 15 очень много читала Прилепина (смеется). Неожиданно, да? У меня немножко правого уклада были взгляды, но не радикальные. Я наоборот не понимала очень многих радикальных вещей, у меня к ним жуткое отторжение.
Как так получилось, что ты начала работать с политзаключенными?
Это был как раз 2019-й год. Я участвовала в кампаниях в поддержку фигурантов московского дела. Мы устраивали пикеты, вечера писем, собирали поручительства, собирали открытки. И чем дальше, тем все больше новых дел появлялось. Одних поддерживаешь, других поддерживаешь, ездишь на суды куда-нибудь в Пензу, например, к фигурантам «дела Сети», или в Питер тоже по ним. Тогда была вера в то, что огласка может помочь политзаключенным выйти побыстрее. Но, конечно, после Пензы немного эта вера угасла. Потом был ковид, когда уже ничего нельзя было делать. Пикеты стали запрещены. А еще в какой-то период времени я устраивала тиндер-пикет — по сути, флешмоб.
Я все сильнее втягивалась, и получилось так, что поддержка политзеков стала занимать большую часть времени. Это уже стало не помощью, а постоянной целью в жизни. У меня в принципе не осталось, мне кажется, никого, с кем бы я общалась, кто вне политики.
Какое задержание помнишь лучше всего?
Меня за медицинскую маску с надписью «Свобода» задержали (смеется). Это был 20-ый год, мы вышли к Петровке с пикетами за Азара (в 2020 году журналиста Илью Азара задержали на 10 суток за «повторное нарушение правил проведения митингов и пикетов» — прим. ред.). Меня тогда первую скрутили, а потом схватили всех, и у нас был такой патибас, мы ехали, пели песни, вели трансляцию в Инстаграме — в целом было весело. Ну, правда, потом кто-то сел на сутки, кому-то дали 300 000 штрафа, мне — 15 000 по статье 20.2.2 КоАП РФ (Организация массового одновременного пребывания и (или) передвижения граждан в общественных местах, повлекших нарушение общественного порядка), потому что не получилось припаять восьмую часть (20.2.8 КоАП РФ — «Повторное нарушение установленного порядка организации либо проведения собрания, митинга»)
А лучшая акция была какой?
Когда мы ездили в Пензу поддерживать ребят по делу «Сети». Мы устраивали пикеты, стояли в -30 градусов на улице, за нами постоянно слежка была, куча ФСБшников, пели песни у СИЗО на железнодорожных путях. Илья Шакурский потом писал, что он слышал нас и очень радовался. Тогда было странное время.
С какой командой ты сейчас работаешь?
Саша: С командой «Письма и импровизация». Мы занимаемся сборами на адвокатов и передачки, устраиваем вечера писем политзаключенным, а также кинопоказы с фильмами, которые рекомендуют к просмотру политзаключенные. Ну, и освещаем письма [политзеков], медийно поддерживаем не самые популярные политические кейсы.
Когда ты присоединилась к «Письмам»?
Саша: Девчонки после кампании Димы Иванова (Дмитрий Иванов — автор телеграм-канала «Протестный МГУ», приговорен к 8,5 годам колонии общего режима — прим.ред.) собрались в команду. А я была тогда в отъезде — ненадолго уезжала в Грузию перезагрузить мозг. Вернулась, а потом, собственно, было дело Артема. У меня был провал в несколько месяцев. После него я уже присоединилась к девчонкам.
Пересечения с нацболами, отвращение к войне
Когда ты начала заниматься политическим активизмом, какие акции ты делала?
В основном это были пикеты. Но, например, мы вывешивали баннер на Госдуму в 20-м году вместе с нацболами и Pussy Riot. Были акции, которые не состоялись, поэтому я не буду о них говорить, но в планах было много. Но ковид все подпортил.
Почему ты решила поучаствовать в акции с плакатом на Госдуме? Ты была солидарна с нацболами и разделяла их взгляды?
Мы были солидарны с позицией, что все политзаключенные должны оказаться на свободе. Мы общались, идеологически мы не сходились, но при этом могли сосуществовать и общаться, делать какие-то дела.
Ты сказала, что у тебя был небольшой уклон в сторону правого толка. Он сохранился на момент 20-го года?
Нет, я считаю себя больше центристом, потому что радикальные взгляды мне чужды. Идею русского мира, например, я сильно не разделяю. Позиция «Все — Россия, кроме Косово» меня не устраивает (смеется). Когда была аннексия Крыма, я выступала категорически против нее.
Как ты отреагировала на начало войны на Донбассе в 2014-м?
Ух… Это было отвратительно. Я понимала, что что-то идет не так в этой стране, раз она может прийти и забрать территории [другого государства]. Зачем это все? Для меня непонятно, зачем люди воюют и умирают за клочки земли. Это бессмысленно. Чертово победобесие.
Менялись ли твои взгляды касательно войны на Донбассе?
Нет, я всегда выступала против. Я участвовала в пикетах, митингах, постоянно высказывала свою позицию.
У тебя не возникало конфликтов с твоими товарищами или знакомыми нацболами по поводу отношения к конфликту на Донбассе?
Мы как раз ругались постоянно (смеется). Нацболы часто пытались меня уговорить вступить в партию. Но я, во-первых, не партийный человек. Я не собираюсь следовать партийным линиям. И у меня есть идеологические разногласия с нацболами, поэтому в их тусовку я точно не хотела бы вливаться. Если мы пересекались со старыми нацболами, мы могли конфликтовать. Если я была с Артемом, то его угрожали избить, [однажды] пытались заставить его читать «Ополченца». Я вспыльчивее Артема. Он очень спокойный человек. А я начинала конфликтовать и бычить в ответ.
При этом «Маяковские чтения» проводились в «Бункере», который с 2014 года занимает пророссийскую позицию в конфликте на Донбассе. Как это все укладывалось?
До 24-го февраля было вполне себе нормально искать компромиссы, договариваться и выступать даже на каких-то враждебных площадках, если ты можешь оставаться со своей позицией и транслировать ее там, где ты хочешь, где у тебя есть возможность.
В инстаграме у тебя есть фото с мерчом «Другой России». Расскажи, что это вообще за история?
(Смеется) На мероприятии мне Оля Шалина (глава московского отделения партии «Другая Россия Э.В. Лимонова» — прим. ред.) подарила футболку. Я сфоткалась с этой футболкой, и мне начали задавать вопросы: «Ты что, вступила к нацболам?». Я говорила: «Нет, с чего вы взяли?». Я и сейчас с некоторыми нацболами, кто были моими близкими товарищами, поддерживаю связь. Но не с теми, кто ездил воевать добровольцами. Я не могу принять это категорически. Людоедские позиции я вообще не могу разделять.
Начало войны, увольнение из МО «Якиманка»
Где ты встретила 24 февраля?
Дома. Мы все утро сидели с Артемом и нашим соседом-другом и его девушкой на кухне. Просто сидели несколько часов, читали новости, и у нас было полное непонимание, отторжение этой ситуации, как будто бы это [происходило в] кино. Просто больно и тяжко. Я пошла на работу — я работала тогда в муниципалитете в Якиманке — и мы с коллегами обсуждали всю ситуацию, потом начали снимать ролики, в которых говорили о последних новостях. Но потом появились законы о фейках и все пришлось удалить. Как раз тогда появились уголовные дела в отношение депутатов Красносельского района. А меня посадили на 25 суток.
Почему ты не уехала?
Мы с Артемом думали, что нужно уехать, но откладывали это. На самом деле, не особо хотели. Поскольку я занимаюсь политзаключенными, понимаю, что здесь я полезней. Было понимание, что кто-то должен ходить на суды, кто-то должен делать передачки, кто-то должен устраивать вечера писем и поддержки для заключенных. Поэтому я не хотела уезжать и быть оторванной от контекста того, что происходит в России.
Расскажи про свою работу в МО «Якиманка».
Меня туда взяли работать как госслужащую. Я занималась видеомонтажом, роликами, SMM и работой с документами. Мы раз в неделю снимали ролик, я его монтировала, выкладывала в соцсети муниципального округа. Я рассказывала о проблемах района и постила политические новости постоянно, потому что в Якиманке было 9 из 10 депутатов-«яблочников». Одна женщина была единоросской, и ее никогда не было на заседаниях. Просто не приходила (смеется). А сейчас там зеркальная ситуация: 9 из 10 — единороссы.
Когда ты перестала работать в Якиманке?
После [муниципальных] выборов [в сентябре 2022-го]. Мы очень много времени и сил положили на предвыборную кампанию. Многих наших действующих депутатов и ярких кандидатов сняли за «демонстрацию экстремистской символики». Без ДЭГа (Дистанционного электронного голосования — прим. ред.) все шло достаточно хорошо, и некоторые кандидаты могли стать депутатами. С ДЭГом…. Понятное дело, что можно было легко выбить всех кандидатов, которые неугодны. В день, когда переизбрали Совет депутатов, я уволилась. Но я бы и по идеологическим причинам не смогла там остаться. Очень многие из людей, которые сейчас в этом Совете работают, отрицали факты пыток в деле Артема.
«Маяковское дело»: от знакомства с Артёмом до СИЗО
Как ты познакомилась с Артемом?
На метропикетах по «Московскому делу» и делу «Сети». Мы начали общаться как приятели. Но мы много поддерживали друг друга. Бывало такое, что я просто говорила, что мне плохо, и от Артема исходило очень много поддержки. Потому что на самом деле он очень добрый и отзывчивый человек. Где-то в начале сентября, когда как раз были выборы, мы начали больше проводить времени вместе, потому что я постоянно оставалась в квартире, которую Артем снимал с моим другом. Мы очень много работали, и мне было очень далеко ехать и рано вставать. Я периодически оставалась у него. И поскольку мы начали чаще видеться, мы начали чувствовать симпатию. Но я была женщиной с разбитым сердцем, поэтому пыталась не поддаваться на эмоции. Но в итоге сломалась достаточно быстро. Мы почти сразу начали жить вместе. Не знаю, как так получилось. Моя версия начала отношений — я купила мальчика за полчебурека и пиво, его — он написал самое красивое стихотворение, которое посвятил мне. Не знаю, чья версия начала отношений романтичней?
Каким было первое впечатление об Артеме?
Он очень милый дурак. У него очень заразительный смех и достаточно яркая внешность. Если он в помещении или в какой-то компании, его невозможно не заметить, потому что он очень активный, экспрессивный. А потом, когда я начала его узнавать, я поняла, что он не просто дурак, он еще и умный дурак. И я начала его изучать с позиции, что он вроде идиот конченный, а вроде очень умный мальчик. И вот как у него эти две личности в одном его теле и голове сочетаются? Я иногда говорила ему: «Тема, я встречаюсь с двумя людьми. Один будет мешать пиво и водку и потом умирать всю неделю с похмелья. А второй не будет готовить сырники из творога, просроченного на один день».
Ожидала ли ты обыска после «Маяковских чтений» в сентябре 2022-го?
Было понимание, что что-то будет. Но мы думали, что будет более-менее нормальный обыск. Соседу я предлагала уйти из квартиры. Наверное, это следовало сделать, потому что его тоже били. У него была повреждена ушная раковина, вся спина была в синяках. После этого он уехал из страны. А я не планировала оставлять Артема одного.
Как ты думаешь, почему силовики проводили обыск с особенной жестокостью?
Мне кажется, это личная неприязнь кого-то вышестоящего над теми силовиками, которые проводили обыск у нас. А они просто исполнители, у которых нет моральных принципов и которые могут реально убить человека. На меня наставляли оружие дома, угрожали выстрелить. Мы для них были нелюдями, просто хуже педофилов, убийц и насильников.
Сколько времени тебе понадобилось, чтобы проработать этот опыт?
На самом деле, я до сих пор чувствую жуткую едкую боль в груди от того, что это все происходило. Мне страшно и больно вспоминать Артема. Я иногда пересматриваю фотки с того периода, и меня начинает колбасить. Артем максимально против любого насилия, и он испытал на себе такое, что нельзя представить в страшном сне. Чтобы не зацикливаться постоянно на этом, мне понадобилось месяца четыре. Но при этом вид избитого, окровавленного Артема все время у меня стоит перед глазами.
На каком этапе сейчас находится дело Артема?
Сейчас идут суды по существу. Формулировка обвинения поражает. «… Камардин в не установленное время, в не установленном месте, в период с 21 по 25 сентября, в Москве или московской области, вступил в преступный сговор с неустановленными людьми, дабы совершить преступление…», а вся привязка других ребят совершенно смехотворна «…поднимали руки, тем самым создавали иллюзию массовости мероприятия..». Все преступление — один читал, другие хлопали. Артем чувствует себя относительно хорошо, но очень устал находиться в изоляции. Также нас обоих напрягает запрет на передачу книг в Бутырке.
Его часто беспокоят головные боли, боли в спине и легких. Согласно даже справкам в уголовном деле, его здоровью при задержании был нанесен вред средней тяжести. Была пробита губа, рассечена бровь, множественные гематомы и ссадины на теле. Боюсь представить, как все у него само зарастало там [в СИЗО] без лечения.
Что ты будешь делать в первый день, когда Артем выйдет?
Наш план первого дня — плакать, плакать, очень много плакать и обниматься. А потом дать ему немножко времени отдохнуть. После — чекап всего организма, как физического состояния, так и ментального. Нужно заранее искать для него лучших специалистов. И когда выйдет, куда-нибудь увезти его отдыхать.
Что будешь делать, когда закончится война?
Я напьюсь (смеется). Я уже ничего не жду, буду решать все проблемы по мере их поступления. Мне хотелось бы, на самом деле, заниматься адаптацией политзаключенных к обычной жизни. Опыт отсидки тяжелый, и очень многие люди не могут адаптироваться после освобождения, особенно если они сели в достаточно раннем возрасте. Сейчас мне бы хотелось реализовать проект помощи семьям политзаключенных, сейчас находящихся в заключении. Очень многие близкие политзаключенных замыкаются в себе, попадают сначала в агрессивное состояние, потом в депрессивное, не могут найти выход и начинают жить только политзаключенным, забывая о своих потребностях. Как это так? Я не могу веселиться, развлекаться, чувствовать себя хорошо, когда мой близкий человек — сын, брат, муж или жена — сидит.
Какой совет ты могла бы дать семьям политзаключенных?
Во-первых, самое главное — не бойтесь показывать свои чувства, особенно в первые месяцы после ареста близкого человека. Нужно говорить о том, что вам плохо. Начните заботиться о себе, как только первый шок спадет. Не пытайтесь думать о том, что можно было сделать, чтобы человек не сел. Мы уже имеем ситуацию, когда человек сидит. Особенно часто себя обвиняют матери. Нужно понимать, что сейчас, к сожалению, людей сажают на много лет по самым абсурдным уголовным делам, которые только можно представить. Ваш близкий человек не виноват в том, что он попал в заключение, в этом виновата система. И нужно не бояться говорить с человеком, который попал в заключение, о своих чувствах максимально открыто.
Жизнь и взгляды сейчас
Как выглядит твой обычный день?
Чаще всего я делаю что-то, связанное с делом Артема: общаюсь с адвокатами, с ним самим, правозащитниками, журналистами. Передачки, заказ продуктов — по выходным дням. По будням я чаще всего езжу в СИЗО на свидание, либо в СИЗО с передачкой к тем, кого посадили недавно, если меня просят помочь с этим. Езжу на суды, потому что судов сейчас очень много, а поддержка нужна всем. Я, конечно, сейчас реже хожу, чем раньше. Но на дела, которые меня особо тронули, стараюсь ходить — хотя бы на приговоры. Еще подрабатываю, надо же на что-то жить и восстанавливать свое психоэмоциональное состояние.
Как ты изменилась по сравнению с началом своей активистской деятельности?
Я выгорела (смеется). Раньше я думала, что мы как минимум можем что-то сделать для политзаключенных, если не менять политиков и так далее. Думала, что огласка будет помогать. И это работало до какого-то момента. Людям давали по нынешним меркам смешные сроки: год-два, условку. Сейчас ты просто стараешься не сесть сам. И пытаешься поддерживать тех, кого уже посадили. Но при этом ресурс ограничен, а политзаключенных очень много, дела некоторых остаются вообще без огласки. У многих конфликты с родственниками, потому что родственники немножко «за». Те, кто сидит — «против». У нас, был кейс, где парня задержали за оправдание терроризма. Военный суд рассматривал это дело. Кейс совсем не публичный, но мы искали деньги на адвоката. А его родители сказали: «Ну, пусть сидит». Но в итоге он вышел со штрафом.
Ты не предполагала, что тебя саму могут посадить?
Когда вместе жили я, Артем и наш друг, мы постоянно шутили, что я сяду. [Ко мне] было внимание со стороны силовиков. На митингах и пикетах меня постоянно узнавали эшники и давали наводку на задержание. Я как раз из-за нервного напряжения уезжала в прошлом году ненадолго в Грузию: слишком пристальное внимание эшников давило. Потом оно выстрелило в Артема. После его задержания некоторые друзья говорили мне: «Саша, мы думали, ты первая сядешь». И предлагали уехать. Я понимаю, что у меня сейчас риск сесть гораздо выше, чем у многих, потому что у меня муж сидит. Не планирую уезжать, но и садиться не хочу. Совсем не хочу. Два политзаключенных в одной семье — это слишком много. Я пока не нужна никому из силовиков. Если бы была нужна, то, думаю, не вышла бы из Следственного комитета, когда нас туда привезли после обыска.
Как ты справляешься?
У меня есть психотерапевт и психолог, которые на регулярной основе со мной занимаются. Они меня, собственно, вытянули из супер-депрессивного состояния, когда посадили Артема. Они помогли мне пережить факт насилия, который был совершен даже не в отношении меня, а Артема. Для меня понимание того, что твоего любимого человека пытали, было больнее и серьезнее. Пить начала. Это расслабляет. Все, наверное. Способов держаться особо нет. Я держусь, потому что понимаю, что я очень нужна Артему и ему очень нужно помогать. Всем ребятам по «Маяковскому делу» очень нужно помогать. Но при этом долгосрочных планов нет, вкуса к жизни тоже мало.
Главные вещи в твоей жизни сейчас?
Тверской районный суд, СИЗО-2 «Бутырка». Ну и что еще? Кошки. У нас с Артемом не было котов, потому что у него аллергия на котиков, хотя он их безумно любит. Я была против того, чтобы покупать лысого кота, потому что животных нельзя покупать, их нужно всегда брать из приютов. А сейчас я думаю, что он выйдет, я ему куплю всех котов в мире, которых он захочет. Так плевать.
Что еще? Собственная позиция. Я не хочу изменять ей никогда. Даже если меня, например, будут закрывать в спецприемник или в СИЗО. Психотерапия. И, наверное, друзья, которые остались, потому что с теми, кто уехал, немножко разрывается контакт — они не находятся непосредственно в той среде, в которой ты находишься.
Кто такой настоящий патриот России?
Здесь можно провести параллель между теми, кто едет в Украину и оппозиционными политиками, которые находятся в заключении. То есть это люди, которые кладут свою жизнь для того, чтобы помочь России. Но некоторые ошибаются в выборе. Одни ценят человеческую жизнь, понимают, что человеческая жизнь — это не данность, это — большая ценность, и что каждый человек это — личность, и его права не должны нарушаться. А другие готовы выполнять приказы, следуя ложным идеалам.
Ты считаешь себя патриотом?
Не знаю. Я считаю себя просто человеком. Патриотизм накладывает на тебя обязанность безусловной поддержки или веры в государство. Наверное, в понимании всех я патриот своей страны, потому что я хочу, чтобы у нас было хорошо.
Какой будет «Прекрасная Россия будущего»?
Я пока не загадываю. Будет удача, если выйдут все политические заключенные. Это будет прекрасная Россия будущего. В ней силовики не будут пытать тебя, у них не будет карт-бланша на свинство и скотское отношение. В России будущего всем придется сидеть на антидепрессантах и заниматься у психоаналитика.
Какие пять слов сейчас характеризуют Россию?
Пытки, силовики, боль, алкоголизм, депрессия. Это пять слов, которые сейчас, мне кажется, олицетворяют Россию, потому что сейчас все активисты и правозащитники, которые остались в стране, пребывают в бесконечном режиме ожидания.
А еще шестым я добавлю от себя любовь. Ведь она сильнее репрессий.
